 |
@
«Независимая газета», 23 апреля 2002г.
Дарья Коробова |
|
|
"Мой первый Павич". |
|
«Вечность и еще один день» на сцене МХАТа |
|
|
|
Единственную пьесу Милорада Павича «Вечность и еще
один день» желали ставить десятки храбрецов еще
до того, как она была опубликована. Когда же пьесу
прочли, многим пришлось оставить эту идею:
драматический гипертекст Павича оказался весьма
далек от их представлений о сценичности.
|
|
Предпринятые же попытки носили характер
лабораторный, студийный и света не увидели. Все
писали Павичу электронные письма на английском
языке, тот отвечал с радушной готовностью и просил
только прислать ему режиссерскую экспликацию
и программку. Удивительное дело — русскоязычная
премьера все же состоялась и где — на главной
театральной площадке города, во МХАТе имени Чехова.
|
|
Милорад Павич, исследующий человека как некую модель
планетарного масштаба, как существо
сложносочиненное, сновидящее, единственно подходящим
ключом к дешифровке этого странного природного
явления видит поэтизированную мифологию. Хитрец
Павич сам занят мифотворчеством и сам стал
персонажем вполне мифологическим, из его рук
читатель (а теперь и зритель) готов принять любое
разъяснение собственной природы. Плюс — любопытство:
зрители сами могут выбрать, какой у спектакля будет
конец. Короче, на первых порах МХАТ может
не тревожиться за судьбу постановки.
|
|
Символистские драмы МХАТу всегда давались с трудом.
Постановка Владимира Петрова чем-то отчаянно
напоминает сценический пересказ «Синей птицы»
Метерлинка: Душа сахара, Душа Калины… Души
по старинке наряжены в белые чепчики и прочее,
и прочее. В общем, снова на сцене — богатая
иллюстрация того, что режиссер вычитал в пьесе.
Каждая ассоциация самоценна и мощно акцентирована,
поэтому возникает ощущение, что спектакль состоит
из одних акцентов, а не драматургии. Вот погибшая
Калина (Дарья Мороз) стягивает с головы волосы,
внезапно оказавшиеся париком. Через пятнадцать минут
сценического времени возникает следующее описание
смерти: «С него вдруг разом облезли все волосы,
точно с его мертвой головы сняли меховую шапку».
Ну все, теперь ясно. |
|
Видимо, не отыскав сценической логики в оригинальном
тексте Павича, режиссер несколько перекроил его
в соответствии с собственным видением театральности.
Вышел странный дайджест избранных глав «Хазарского
словаря», к театру все же имеющий немного
отношения. Эдакая Библия для детей с цветными
картинками. За драматургию и динамику спектакля
отвечают сценограф Валерий Левенталь и художник
по свету Дамир Исмагилов. Агрессивная среда,
выстроенная ими, живет активной жизнью,
трансформируется, меняется с ультразвуковой
скоростью. Иной динамики в постановке нет. Есть
некие чтения среди стилизованных руин греческого
театра. Не очень-то внятные, потому как
адекватного пьесе театрального языка режиссер
не изобрел.
|
|
Спектаклю сложно дать какое-либо
жанровое определение. Назвать ли его, следуя замыслу
Павича, театральным деликатесом, который не всякому
по вкусу, не каждому по карману? Увы,
но распластанное во времени и пространстве действо
обладает настолько разнообразным вкусовым букетом,
что и пробовать боязно. До сих пор не разгаданный
замысел Павича-драматурга подменен
здесь театральной интригой, трюком с выбором
мужского-женского финала. Очень уж похоже
на рекламную провокацию — и вправду начинает
казаться, что стоит посмотреть спектакль еще раз,
для полноты картины. |
|
Единственное, что удалось, так это отвлеченная
история любви. Несмотря на отсутствие всяческих
законов актерского существования в спектакле, Дарья
Мороз (Калина) и Егор Бероев (Петкутин) изо
всех своих молодых сил придумывают законы
собственные. Пусть несовершенные, пусть не вполне
еще ясные, но доступные зрительскому чувствованию. Почему-то
молодым актерам это часто удается вопреки
густо навороченному режиссерскому формализму.
Наверное оттого, что о любви они помнят чуточку
больше и ни о чем другом играть не желают. |
|
Вышедший на поклоны автор выглядел необычайно
растроганным — он-то мудрец, он знает,
что первый день пьесы прожит и впереди, возможно,
вечность. |
|
